Последнее плавание

Экспедицию эту задумали ещё в мае, и как только вышли на каникулы, тут же давай готовиться. Первым долгом выспросили у отцов как бы невзначай: что там за рёлкой?¹ есть ли течение на Истоке да Быстрой Копани? не размыло ли Ячменскую плотину и мост? Потом я стал уговаривать отца насчёт лодки. Свою самодельную деревянную с алюминиевой обшивкой он, опасаясь, что потонем, не дал, но разрешил взять перелатанную резиновую. Затем главный бой: отпроситься у матерей. Друзьям проще: скажут, что ко мне пошли, а мне-то правду не скрыть. К моему удивлению, мама особо не препятствовала – наверно, отец, несмотря на мою просьбу не говорить, всё же как-то её подготовил.

В субботу с вечера накачали в ограде лодку и оставили – проверить, не шипит ли новой дыркой. При первых звёздах разбрелись по домам. А в воскресенье чуть свет начали собираться. Лодка за ночь приспустила; тут же подкачали. Отец приготовил весло и сиденье. Мама напекла оладий да пирожков, упаковала в пакетики баночки с молоком и творогом, крутые яйца и соль. Растолкали всё это по сумкам и рюкзакам. Как ободняло, закинули в лодку припасы, весло, насос-лягушку, клееную-переклееную камеру от уазика и отправились к реке. Отец пошёл с нами, придержал у берега наш «фрегат» и, подождав, пока усядемся, оттолкнул.

Сияющая в лучах утреннего солнца Бараниха закружила и понесла нас. Лёгкая резиновая лодка охотно слушалась течения и ветра, но веслу поддавалась с трудом. Пришлось помучаться, прежде чем удалось укротить её норов.

Вот и плотина, перегородившая протоку Узенькое. Заранее направляю лодку к левому берегу и кое-как пристаю к осыпающемуся песчаному склону. Река ударяет в эту преграду и, стремясь смыть с неё всё, что поддаётся, кипя и бурля несёт воду вдоль деревни по прокопанному руслу, неестественно прямому и узкому.

Взбираемся на плотину, волоча лодку, весло и пожитки.

– Смотрите! – кричит Сашка, первым перебежавший на другую сторону с мешками в руках. – Тут вода ниже.

И точно – со стороны Истока вода в заиленной дремлющей протоке почти на метр ниже бурной Баранихи.

– Как же так? Это ить та же Исеть, а уровень разный? – сыплются вопросы.

– По физике помните закон сообщающихся сосудов? В них уровень всегда один, – делится познаниями Сашка.

– А так и есть. Там, далеко, за дойкой², где Бараниха в Исток впадает, уровень как раз такой, а то бы Исток в Бараниху впадал, – солидно объясняет Вовка.

Быстро спустились, плюхнули лодку на воду и с торчащей из тела плотины берёзовой коряги забрались внутрь. Оттолкнулись и потихоньку поплыли.

– А почему Узенькое? Вон ширина какая! – спрашивает Олег.

– Не знаю. Может, раньше и правда узенькое было, – отвечаю я, загребая веслом.

– Метров двадцать пять, – уверенно заявил Вовка.

Мы сразу верим: Вовка зря болтать не будет.

В Узеньком плыть легко – ни течения, ни ветра. Добрались до заросшего рогозом и стрелолистом устья небольшой протоки Перекосной. Скоро открылся и Исток. Нам налево, на запад, тут Исток зовётся Быстрой Копанью.

Поднимающееся солнце уже по-настоящему жарит незагоревшие ещё спины. Повернули за мыс. Вид широкой воды заворожил. Тихая благодать стояла над рекой. Гуси бело-жёлтым табунком спустились с Рёлки и поплыли, пересекая путь. Со стороны лугов под нависшими кустами бултыхнула рыбина. Чайки, высматривая добычу, молчком проносились над водою на высоте таловых зарослей.

Ветерок, что подгонял и без того быстрый бег Баранихи, теперь стал встречным, и округлый нос лодки так и запрыгал на волне, громко хлопая по ней плоским резиновым днищем. На весле пришлось сидеть по очереди, лавируя от берега к берегу, ища заветерья. Уморившись от борьбы, истекая потом с непривычки, зарулили-таки в заросшую протоку, огибавшую Круглый Остров. Ветра тут совсем нет, безмолвие. Лодка легко скользит, тугими бортами разгоняя ряску на спокойной воде. А за бортом, шарахаясь от каждой тени, бегает стайками рыбья мелюзга. Иной раз рыбёшки посыплются дождиком по воде, блестя серебром чешуек, ошалело выскакивая в воздух от атакующих окуньков. Над нашими головами где-то высоко-высоко шумит на ветру листва. Мы плывём как в тоннеле, зажатые глухим зелёным сумраком, вглядываясь в загадочные тальниковые дебри.

– И птиц-то нету, – тихонько заметил Сашка.

– Как нету, вон они, – показывает Олег на перепархивающих меж кустов птичек.

– Птенцов кормят, у них инстинкт такой, вот и не поют, некогда, а то бы давно ни одной не осталось, – опять объясняет Вовка. – Они, птенцы-то, как цыпушки, всё время жрать хотят, сидят вот так, рот раскроют и орут, – и Вовка, хлопая ладонями, показал, как птенцы открывают рот.

Дальше опять бой с ветром. Уставшие, но весёлые пристаём к усеянному коровьими следами и лепёшками пляжу. Лодка грузно тормозит дном о рыхлый песок. Упираясь веслом, загоняем её поближе к берегу. Олег втаскивает лодку на берег. Взойдя на зеленеющую твердь Рёлки, огляделись.

– Вон коровы-то, у Коврижки, – заметил я такое родное, домашнее, наше стадо.

– А чо, мы всё ещё у Ковриги? Уже вроде столько гребём… – разочарованно протянул Сашка.

Деревня и верно отсюда кажется совсем рядом – только зелёное пастбище с жёлтыми одуванчиками да белыми кашками перебежать. Ни Перекосной, ни Баранихи не видно, как будто нету их.

– Так мы вон по какому кругу. – Олег обвёл рукой наш путь от огородов через Бараниху и Узенькое.

– Айдате купнёмся, – позвал от лодки Вовка; на мир смотреть он с нами не пошёл.

Сиганули в воду.

- А-а-а, ой, о-о-о! – разогнали чаек наши вопли. Всё дно оказалось усеяно огромными двустворчатыми беззубками. Столпились на дне в кучи, плотно прижавшись друг к дружке раковинами.

– У них чо там, праздник какой, что ли? – возмущается Олег, припадая то на правую, то на левую ногу.

– А фиг их знает, – сердито отвечает Вовка, потихоньку пробираясь на глубину.

Как только стало возможно плыть, все заработали руками и ногами кто как умел, уносясь к середине реки. Течения в Копани нет, и вода, прогревшись у поверхности, не спешила перемешаться. Чтобы плыть в тепле, нужно распластаться у самого уреза³. А нырнёшь – как в ледник, будто из бани в предбанник. Так мы и плескались, пока кто-то не вспомнил про пакетики с пирожками. Плывём к берегу, пока коленки не упираются в острые гребни беззубок. Потихоньку, хромая и приплясывая, выползаем на берег, на тёплый мягкий песок.

После обеда отчаливаем. Со стороны Рёлки то нависает зыбучий грязный обрыв с змеящимися корнями, то открывается пологий берег с илистой топью, поросшей камышом и всякой водной травой, то тянется пляж со следами коровьего стада. Выходить на берег совсем не хочется. Со стороны лугов – стена сочно-свежего тальника, слегка перевитого паслёном. Кое-где на краю колхозных покосов уже высоченная крапива. Сменяя друг друга, эти виды настолько утомили глаза, что вынырнувшая из-за поворота высокая безобразная плотина ошеломила.

– Э, парни, а тут опять выше, – объявил Сашка с плотины, глядя то на реку, то на Вовку.

– Да так и должно быть, – заверил Вовка, помогая сталкивать нос лодки в воду. – Река-то отсюда к Ковриге течёт.

Вода здесь почти на два метра выше, чем за плотиной, и сразу подумалось: а вдруг да не сдюжит плотина, уж больно велик напор…

Быстро, опасаясь, что плотину прорвёт прямо сейчас, сталкиваем лодку в бушующие на непривычно широкой воде волны. Не сговариваясь, занимаем места: Сашка на камере, Вовка на мешке лицом вперёд, Олег, само собой, впереди. А так любимая всеми доска-сиденье вместе с обязательным в этом случае веслом остаётся свободной.

– А чо, грести-то опять мне, что ли? – Я придерживаю лодку за баллон, чтобы вся компания уместилась. – Я и так вас к плотине подвозил, дали бы хоть отдохнуть.

Гребли эти мореходы, правда, худенько, пришлось выручать. Общими силами оттолкнулись от берега. Лодка опять хлопает носом о встречные волны. Движемся, несмотря на все мои усилия, медленно. Пока не гляжу на берег, кажется, отплыли далеко, а оглянусь – и незаметно почти. В плотину и борт ударяют пенные барашки. Слетающая с них и с весла водяная пыль, попадая на раскалённые послеполуденным солнцем тела, кажется ледяной.

– А если сейчас размоет? Смотрите, как волны бьют. – Сашкин взгляд так и бегает вдоль линии прибоя.

– А вон там, смотрите, уже какую яму выбило! – показывает куда-то назад Вовка.

Сознание живо рисует растущий хищный проран в теле плотины, увлекающий всё в пенный водоворот. Стиснув зубы, гребу прочь.

– И чо мы берегом не обошли, – перенося усилие с лопасти на лопасть, выдавил я.

Плотина, конечно, устояла, а наш «корабль» благополучно укрылся от ветра за мысом, к которому и причалил. Дальше до Бурковской протоки шли берегом, тянули лодку против ветра, то и дело отталкивая её от берега.

В Бурковской за ветром спокойно. После пережитых страхов говорим тихо – то ли сонную Бурковскую напугать боимся, то ли себя разбудить...

Вот и Бараниха. Течение тут же набрасывает лодку на песчаную отмель у левого берега. Толкаясь веслом и ногами, загоняем её на глубину, и тут уже ветер, став вдруг попутным, сообща с рекой помчал нас не хуже мотора.

Справа всё рос зеленеющий травой и молоденькой картошкой бугор, увенчанный домами да сараями, – то было Ячменево. Скоро и ветер стих, стена долинного берега скрыла нас.

Опять заскучали и ради шутки бросили привязанную на верёвку камеру за борт, и она, вертясь, поплыла, то обгоняя, то, попадая в водоворотик, останавливаясь.

– Это шлюпка, я видел в книжке, раньше они за кораблём плавали, чтобы место не занимать, – предложил Олег.

– А я в ней сейчас поплыву, – заявил Сашка, подтягивая камеру за верёвку.

Уселся, балансируя ногами и загребая руками. Так мы и плыли, посмеиваясь над его забавными пируэтами в причудливо петляющих струях потока.

Ячменский мост неумолимо набегал; подточенные с весны насыпи ещё желтеют свежеобвалившейся глиной с прослоями першинской щебёнки. Двое пацанов у моста удят, длинные ивовые удилища лежат на торчащих из воды шаражках⁴. Стремительно несёмся под мостом; вдруг между досками настила градом повалили в воду комочки натасканной копытами стад земли.

– Подтягивай камеру! – кричит Вовка.

Олег тянет ничего не понимающего Сашку: так вроде плыл хорошо.

– Греби! – командует Вовка уже мне.

– А чо орёте-то? – недоумеваю я.

Тут с моста бултыхается в воду здоровенный парень лет шестнадцати, за ним второй, помладше, и саженками к нам. Гребу что есть мочи: кто их знает, чего надо. Сашка в камере тоже вовсю то ли помогает, то ли мешает, загребая руками на крутящемся бублике. Парни, отфыркиваясь, плывут следом; течение и весло, однако, оказались проворнее, и вскоре они отстали.

– А чо мы уплыли-то? – вдруг спросил Вовка.

– Так это же пираты, – спас положение Олег.

«Пираты», поняв, что нас уже не догнать, кричали, стоя у берега по пояс в воде: «Мы же только покататься хотели!»

А поток всё нёс. Скоро и мост, и рыболовы стали совсем маленькими, а поворот реки и вовсе скрыл их из виду. Теперь в панораме главенствовала Коврига – ещё далёкая, широко распласталась на высоком яру, приветливо блестя крышами и раскрытыми окнами.

– В-в-вон К-к-коврига, – послышался слабый голосок с плывущей позади камеры.

Мы уже стали привыкать, что Сашки в лодке нет, а после пиратов интерес к его положению и вовсе остыл. Да и наши разговоры он уже несколько минут не поддерживал. Вид у него был неважнецкий: бледно-синеватый, покрытый гусиной кожей, с дрожащей нижней челюстью. Это казалось невероятным: мы в лодке были красными от загара, и если бы не ветер, уж наверняка бы изнывали от жары. Втащили его в лодку. А течение всё несло наше потрёпанное судно к родным огородам.

Подправить к знакомому берегу было уже не трудно.

Какими же родными показались нам прибрежная рёлочка и нижний огород, какой необыкновенно зелёной покрывшая берег лапчатка. Мы растянулись на траве, распрямляя скрюченные спины и ноги. Домой притащились к четырём часам вечера, голодные.

За общим столом сквозь чавканье и звон ложек наперебой обсуждали пережитые приключения и будущие плавания.

Однако жизнь, как всегда, распорядилась по-своему. Непогода, а потом сенокос не дали в то лето осуществиться планам. А через год мечты наши уже не летали столь высоко. Пуститься в плавание вот так, на резиновой лодке, казалось как-то смешно и бессмысленно. Наверное, детство незаметно улетело...

¹Рёлка – северорусский термин, обозначавший плоскую часть речной поймы, которую во время паводков затапливает вода; за Урал слово проникло с переселенцами. Большие рёлки именовались этим словом как именем собственным, остальные с прибавлением какого-либо отличительного топонима (рёлка у Песьяной ямы или рёлка на Гусином острове и т. п.). – Прим. автора.

²Дойка – место летнего содержания колхозного стада, огороженная территория, на которой в специальном помещении (сарае) с помощью электрического доильного аппарата доили коров, загоняя их туда партиями. По звуку аппарата, негромкому, но из-за низкой тональности очень далеко слышимому, можно было определять время. Работал он дважды в сутки – утром около пяти часов и вечером около девяти. Весь остальной день, а иногда и ночью коровы паслись. Молоко забирала специальная машина с цистерной и увозила в город на молочный комбинат. Сейчас дойки не существует, осталось только место, заросшее крапивой. Но, как и в 80-е, его называют "дойка". – Прим. автора.

³Урез – уровень плоскости поверхности воды. – Прим. автора.

⁴Шаражка – обломанная сучковатая палка с расходящимися сучками (в виде двойной вилки); на неё устанавливают удилище, чтобы не утруждать руки. С помощью нескольких шаражек рыболов может установить несколько удочек и следить сразу за несколькими поплавками. – Прим. автора.