Ухажёры диковатые

Наши отношения с Наташкой всегда были натянутыми. Временами они становились враждебными, изредка теплели – но общее ощущение натянутости не проходило. Добрыми они были только короткое время, когда нас связывала игра в телефон. Телефоны у нас были обычные, взрослые – но нам хотелось своего, детского. Нас надоумили, что можно протянуть из окна в окно, через форточки, нитку, разделить пудреницу на две половинки, проткнуть их – и закрепить нитку узлом, каждому на своей половинке.

Эта нехитрая операция позволяла говорить друг с другом! Надо было попеременно то кричать в свою половину пудреницы, то прикладывать к уху.

- Приём, приём! Перехожу на приём! – кричал я и прикладывал ухо к пудренице.

- Алло, алло! – доносилось сквозь нитку.

Я был потрясён. За эту волшебную связь через пудреницу я готов был полюбить Наташку, простить ей все девчачьи козни – и даже доносы!

Мы были сверстниками, соседями, жили в одном дворе и учились в одном классе. Этого с лихвой доставало, чтобы воевать с Наташкой всю жизнь. По праву соседа я считал, что она мне что-то должна. В невинном детстве этим что-то было участие в играх. Наташка должна была играть с нами и участвовать во всех моих затеях, пусть и самых сомнительных. Так как она всё время оглядывалась на маму и бабушку, я её подозревал в предательстве.

В разносах, которые устраивал порой отец за моё поведение, чувствовалась Наташкина рука: трудно было представить, что кто-то другой так же хорошо знал все мои грешки и невинные шалости. Напрямую я не мог уличить Наташку в доносительстве, но отношения наши всё натягивались.

После пудреницы была ещё библиотека, в которую мы играли вместе. Библиотека была собрана из книг соседей и находилась в нашем пустующем гараже. Она была связана не только с выдачей книг, но и с плясками голышом в том же помещении. Оргия чтения переходила в танцы довольно легко: как только люди обзаводятся таким местом, где они могут делать что хотят, тут же у них возникает желание раздеться и походить голышом. Я не вижу в этом ничего зазорного: гораздо хуже играть в доктора и совать друг другу какие-то бумажки между ног. Мы этим не забавлялись, однако многие детишки, стоит только взрослым отлучиться, сразу бросаются играть в доктора. По мне, так лучше просто прыгать и скакать. Наташка тоже скакнула с нами пару раз, даже сняла юбку – но это было так быстро и мимолётно, что мы с дружком Гришкой так и не смогли разобрать, что же она там скрывает под юбкой. Для того чтобы разобраться решительнее, надо было «вести осаду» и заниматься этим вопросом специально. Однако мы считали, что уделять столько внимания какой-то девчонке, хотя бы даже и соседке, ниже нашего достоинства, потому Наташка так и оставалась ходить одетой среди наших плясок, – были дела и поважнее, чем её юбка.

К шестому классу порох и стрельба выжгли всякие воспоминания о юбке, которая закрывала неизвестно что. Гришка где-то набрался ума и сообщил мне, чем отличаются девчонки от мальчишек. Получалось, что они ничем в принципе не отличаются: у них есть то же самое, что у нас, только это всё гораздо меньше – и потому не представляет особого интереса.

В старших классах интерес к Наташке у меня уже стал теоретическим. Например, приятно было представить, как её родители приходят ко мне на поклон и просят срочно лишить их дочь невинности, потому как иначе она умрёт от неизлечимой болезни. Только на таких условиях и мог я войти с ней в контакт.

В классе ей дали кличку Журавель – за длинные и худые ноги. Училась она хорошо и отлично, сидела за партой с подругой впереди меня – и потому никак не пропадала с моего горизонта. Даже когда меня стала интересовать совсем другая девочка, Наташка и тут мозолила глаза и вполне могла бы составить мне пару, но только на время и на том условии, что я спасаю её от верной смерти. Я представлял эту сцену: как совершаю подвиг великодушия и благородства, излечиваю дочь соседей от болезни – и за всем этим ещё успеваю получить весомую награду в виде мужского опыта, которого явно не хватало.

В общем, наши отношения зашли в тупик, и если порой я и спускался в Наташкину квартиру (она жила ровнёхонько под нами), чтобы разузнать задания по алгебре, то чувствовал себя в ней как в каком-то царстве Берендея: ноги утопали в коврах, и в полумраке квартиры я начинал понимать, почему Наташку кликали Журавлём, – она стояла передо мной, как журавль на болоте; я чувствовал себя лисицей, но не мог себе представить, что с ней делать и как бы её съесть…

На этом фоне невозможности никаких активных действий разворачивались странные отношения Наташки с шалопаями из нашего класса. Наш класс промывался всё время каким-то количеством двоечников и второгодников, которые приходили, скучали на задних партах по полгода, а то и по году – и исчезали так же внезапно, как появлялись. Эти шалопаи их окрестных домов, вялые хулиганы почему-то считали своим долгом обхаживать Наташку. Так как я не имел на неё никаких видов, они не считали меня конкурентом. Мне бывало неловко, когда они припирались в наш дом и просили позвать Наташку, но было неудобно отказать им в такой пустяковой услуге. Дальше следовали невнятные переговоры между этими «женихами» и Наташкой во дворе (почему-то в моём присутствии). Наташка выходила к ним – что само по себе меня удивляло, и терпела их беканье и меканье по полчаса. Я бы вёл себя на её месте пожёстче, посылал бы их на все четыре (тем более что порой они являлись подшофе), но Наташка проявляла странную доброту, и я был вынужден тратить время на эти невразумительные переговоры.

Может быть, Наташке не хватало приличных поклонников и таким образом она восполняла недостаток мужского внимания? Ума не приложу, что за скрытая подоплёка была в этих встречах, повторяющихся с неумолимостью ритуала. Такое ощущение, что я исполнял роль охранника в зверинце, который демонстрировал Наташке хулиганистых парней – как диких и необузданных зверей.

В какой-то момент я сообразил, что обе стороны меня использовали: и эти придурковатые парни, которые тянулись к девчонке, и Наташка, которая так с ними играла, в моём присутствии чувствуя себя в безопасности. Помню, один из них был натурально косым – глаза глядели далеко в разные стороны, да ещё и косноязычным. Для храбрости он хватанул вина – и лыка не вязал. Между тем Наташка простояла с ним, как положено, минут двадцать, пока он пытался попасть в неё то одним, то другим своим глазом, мыча и шатаясь из стороны в сторону.

Скоро мне всё это надоело, любезность моя исчерпалась – и я перестал водить парней к Наташке, ссылаясь на свою занятость. Натянутые наши отношения при этом нисколько не изменились – не стали ни жёстче, ни нежнее.

Но как странное чудо и исключение я вспоминаю эту историю с ниткой и пудреницей, когда вдруг смогли мы друг друга услышать и сказать какие-то важные слова.